ПОНТИЙСКАЯ (КОЛХИДСКАЯ) КОНТАКТНАЯ ЗОНА С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО КОНЦА АНТИЧНОСТИ

Б. В. МАИЛЯН

(Российско-Армянский университет, Институт Востоковедения НАН РА)

Аннотация

Понятие «понтийская контактная зона» ранее не использовалось в специальной научной литературе.

Ключевые слова: Кавказ, Понт, Колхида, контактная зона, межцивилизационный коридор, фронтир, лимитроф.

Abstract

The concept of «Pontic contact zone» has not previously been used in the peer-reviewed literature. It is adjacent to the historic East (Caucasian) subregion Black Sea region, which combines the north-east of Asia Minor with the Western Caucasus. This is also the western frontier of the South Caucasus - the ancient Colchis. It is, long before the appearance of antique ecumene, has served as a natural continuation and an important hub on the north wing of the Euphrates contact large zone. Pontus intercivilizations corridor became a mediator of the area, which gave a powerful impetus, at least for the formation of the Abkhaz-Adyghe and Megrelo-Chane nationalities. Pontian contact zone, which since ancient times, characterized by constant communication routes on the North­South vector, in antiquity derived its natural development in the East-West format.

Keywords: Caucasus, Pont, Colchis, the contact zone, intercivilizations corridor, frontier, limi­trophe.

Ամփոփում

Մասնագիտական գրականության մեջ մինչ օրս չի կիրառվել «Պոնտական շփման գոտի» եզրը: Դա Արևելյան (Կովկասյան) Մերձսևծովյան տարածաշրջանին ենթակա պատմական մարզն է, որը կից է և համատեղում է Արևմտյան Կովկասի հետ Փոքր Ասիայի հյուսիսարևելքը: Սա հավասարապես Հարավային Կովկասի արևմտյան ճակատն է՝ հին Կողքիսը: Վաղեմի դարերից, մինչև անտիկ շրջանի օյկումենայի ի հայտ գալը, գտնվելով մերձեփրատյան շփման գոտու հյուսիսային թևին՝ նա արդեն գործնականում ծառայում էր որպես կարևոր հանգույց և դրա բնականոն շարունակություն: Պոնտական միջքաղաքակրթական միջանցքը դարձավ այն շփման գոտին, որը հզոր զարկ տվեց նվազագույնս աբխազ-ադիղական և մեգրել-ճանական ժողովուրդների ձևավորվելու համար: Պոնտական շփման գոտին վաղեմի ժամանակներից բնորոշվում էր Հարավ-Հյուսիս տարանցիկ կապերի մնայունությամբ, իսկ

անտիկ շրջանում ձեռք բերեց նաև Արևմուտք-Արևելք բնականոն զարգացման ձևաչափը: Նա ամբողջ իր ներուժով այս համատեքստում գործեց ընդհուպ մինչև վաղբյուզանդական ժամանակաշրջանը:

Հիմնաբաոեք.

На основе сопоставления и анализа раз­нообразного фактологического материала в исследовании выдвинуто новое понятие - Понтийская контактная зона, что является научной инновацией, так как оно ранее не использовалось в специальной литературе. Это смежный исторический субрегион Вос­точного (Кавказского) Причерноморья, кото­рый соединял северо-восточную часть Малой Азии с Западным Кавказом и, что самое важ­ное, с древнейших времен до поздней антич­ности служил важным коридором для кон­тактов разных этносов и цивилизаций. Этот субрегион был известен у древних греков также под таинственным термином Колхида. Следовательно, равноценным обозначением для локализуемого нами ареала вполне может служить другое название - Колхидский фрон­тир. Он, еще задолго до появления античной ойкумены, уже являлся естественным про­должением и важным узлом на северном крыле большой приевфратской контактной зоны. Последняя, безусловно, на протяжении нескольких тысячелетий связывала между собой в единый формат три сопредельных исторических региона, которые являются ко­лыбелью ряда древних этносов - Малую Азию, Армянское нагорье и Кавказ.

Для Кавказа характерна одна очень важ­ная черта: он на протяжении всей истории был и по сей день остается этнически и куль­турно весьма пестрым. Кавказ был и является географическим ареалом скопления, сосу­ществования различных культур и этносов. На основе множества весомых фактов можно сделать вполне обоснованный вывод, что понтийский коридор стал той медиативной зоной, которая дала мощный импульс, по меньшей мере, для формирования абхазо­адыгских и мегрело-чанских народностей.

Их объединяет также то, что они, находясь в сфере античного влияния (древнегреческого, римского и ранневизантийского), помимо всего прочего, в немалой степени взаимодей­ствовали через Понтийскую контактную зо­ну с цивилизациями западного мира.

Кавказ и Малая Азия - два смежных оча­га древних цивилизаций - неразрывно свя­заны между собой с отдаленнейших эпох. В специальной литературе давно высказывают­ся предположения об этнической связи древ­нейшего населения северо-восточной части Малой Азии с этносами Кавказского Причер­номорья. Прежде всего, обращает на себя внимание близость, а иногда и совпадение некоторых западнокавказскихималоазийских племенных названий. Так, с названием «кас­ки» предположительно сопоставляется этно­ним «касоги» («косоги», «кашаги» «кеша- ги»), который мы встречаем в византийских, арабских, древнегрузинских, древнеармян­ских, древнерусских средневековых источни­ках как наименование адыгских племен, оби­тавших в Прикубанье. Впервые это название мы находим у византийского автора Епифа- ния, жившего на рубеже VIII-IX в., а в Х в. у другого византийского историка - императора Константина Багрянородного. В арабских ис­точниках, например, у автора Х в. Масуди, касоги известны под именем «кашак», «ке- шак». И теперь еще термином «кашаг» осети­ны и сваны называют кабардинцев, более того - адыгов вообще. Кроме того, этнический термин каски (kas=kas), по мнению ряда авторов, является прототипом наименования «Кавказ», которое затем перешло как обозна­чение страны к другим народам древности¹.

Этноним же «абешла», встречающийся в тех же ассирийских источниках, возможно

связать с абхазским этнонимом «апсилы», засвидетельствованным на территории Абха­зии впервые Плинием, легшим в основу и об­щего самоназвания абхазов - апсуа.

Большинство исследователей (за исклю­чением некоторых грузинских ученых), от­носят каски и абешла к древнейшему мест­ному населению Малой Азии. Каски упоми­наются в хеттских, египетских, ассирийских, урартских и некоторых других древневосточ­ных исторических источниках с XVII по VIII-VII вв.

Собирательный характер этнического термина «каски» выступает в анналах Тиглат- паласара I, где указывается, что абешла вхо­дили в состав «касков»^[274]. Синонимичность «кашка» и «абешла» - существенный факт, который также по линии племенных названий роднит эти малоазийские этнонимы с запад­нокавказским этническим миром, а взаимо­заменяемость этих названий сегодня не вы­зывает сомнений.

Большое значение для инновационных исследований в области определения конту­ров древних мир-систем имеют изыскания ученых-генетиков. Несомненно, что их отк­рытия уже вышли на передний край сов­ременных научных знаний. Так, последние исследования в этой области могут быть чрезвычайно удобны для более точного выяв­ления древних межцивилизационных кон­тактных зон. Правда, их выводы больше сог­ласуются с миграционными моделями. Взаи­моотношения популяций Западного Кавказа с Анатолией по мужской линии демонстри­рует также гаплогруппа G-M201, в особен­ности G2a-P15 (44,1%), которая, судя по вре­мени коалесценции в 9900 ±2400 лет, имеет неолитическое происхождение на Западном Кавказе^[275]. Обширная сводка, касающаяся проблемы этногенеза абхазо-адыгских наро­дов и вопросов их ранней этнической истории дана в работе И. Бызова. В частности, основ­ным его выводом является то, что майкопская археологическая культура не является по своей этнолингвистической природе абхазо­адыгской и им приводятся на этот счет дан­ные археологии, лингвистики и генетики. Вместе с тем, археологические исследования в Абхазии указывают на исчезновение к кон­цу III тыс. до н.э. на ее территории следов майкопской археологической культуры и го­ворят об активном продвижении прибрежных племен предшествующей и синхронной Май­копу эпох к горным перевалам Главного Кав­казского хребта и далее на северо-запад, вдоль Черноморского побережья.

В последнее время стала получать новую подпитку и теория о нахождении здесь до- абхазо-адыгского субстрата, в частности ин­доарийского. Речь идет о работах Б. Джонуа, специалиста по кавказским языкам. Им на достаточно обширном топонимическом мате­риале приводятся, на его взгляд, веские до­воды в пользу не автохтонности абхазо-ады-

гов на этой территории и появления послед­них в Восточном Причерноморье и Северо­Западном Кавказе лишь на рубежах конца бронзы и начала раннего железа. В частности, в одной из своих работ он пишет, что на тер­ритории современной Абхазии жили индо­арийские племена, которые оставили здесь свои следы в культуре, в топонимии и лек­сическом фонде^[277]. Он определяет и хроно­логию вероятного начала миграции этих пле­мен. Ему более вероятным представляется, что упоминаемые в Передней Азии абешла и каски, покинув свои земли, скорее всего, в конце VIII в. до н. э. из-за постоянных набегов ассирийцев, двинулись в сторону Кавказа. На данной территории они, предположительно, абхазо-адыги застали индоарийские племе- на^[278]. В работе же А. К. Шапошникова также выдвигается тезис о том, что многочисленные этнонимы Западного Кавказа и Восточного Причерноморья имеют свое объяснение через индоевропейские и индоарийские язы­ки. Похоже, Колхида (Кавказское Причерно­морье) была первоначальной прародиной синдо-меотской группы диалектов^[279]. Таким образом, носителей этих диалектов, вероятно, можно связать с майкопской археологической культурой.

В большинстве случаев эти сведения не расходятся с основными положениями об эт­нической истории абхазо-адыгских народов, сложившимися в среде большинства специа­листов кавказоведов. Но, опираясь на данные о времени распада этой общности, можно предположить, что майкопская археологиче­ская культура не могла быть создана абхазо- адыгами. Вполне можно высказать догадку, что предки абхазо-адыгских народов в период возникновения и бытования майкопской ар­хеологической культуры еще не вышли на северный склон Большого Кавказа, а распо­лагались на территории Западного Закавказья и Восточной Анатолии. Данные генетических наблюдений в целом подтверждают мнение многих историков о непосредственном пе­реднеазиатском импульсе в раннем этноге­незе кавказских племен. Однако самым лю­бопытным выводом является то, что генети­ческие данные свидетельствуют о гетероген­ности в сложении большинства народов. Это имеет очень большое значение, так как с точ­ки зрения этногенеза скорее на ранних этапах превалировали процессы конвергенции по­пуляций в сложении древнего этногенетиче­ского покрова.

Лингвистическое родство северокавказ­ских языков на сегодняшний день у боль­шинства языковедов не вызывает возражений - это энциклопедическая аксиома. По обще­принятой классификации, все они делятся на восточно-кавказскую и западно-кавказскую группы, включающие в свой состав как жи­вые, так и мертвые языки. Время дивергенции этих двух групп приходится, на конец VI - на­чало V тыс. до н.э. Между тем анализ Y-хро­мосомного пула каждого из взятых народов в отдельности указывает на абсолютно незави­симое существование в течение как минимум полтора десятка тысячелетий нескольких че­ловеческих популяций, которые впослед­ствии оказались объединенными в пределах одной лингвистической семьи^[280]. В работе Х. Д. Дибировой проведена обширная иссле­довательская работа, которая легла в основу ее кандидатской диссертации. Автором при­водятся веские доводы генетической струк­туры населения Кавказа и его связи с языко­вой классификацией. Основные выводы ав­тора в целом интересны тем, что отстаивают точку зрения о ярко выраженной гетероген­ности основных представителей северокав­казской языковой семьи. Анализ 8ОТ и ЭТИ полиморфизма Y хромосомы для 1917 пред­ставителей 22 популяций Кавказа выявил, что его популяции четко подразделены на 4 лингвистико-географических региона - в ге-

нофонде каждого преобладает лишь один ва­риантY хромосомы. Впервые показано, что генофонды Западного и Центрального Кав­каза резко различаются: популяции Западного Кавказа характеризует гаплогруппа С2аЗЬ- РЗОЗ, популяции Центрального Кавказа - гаплогруппа С2а1а-Р18 ^[281]. И далее этот автор указывает на несомненно переднеазиатское происхождение всех представителей этой семьи. Совокупность результатов по БОТ и ЭТИ полиморфизму Y хромосомы свиде­тельствует, что население Кавказа сформи­ровалось в ходе заселения из Передней Азии в верхнем палеолите, а последующие миг­рации как из Европы, так и из Азии оказали весьма ограниченное влияние. Основным фактором микроэволюции на Кавказе стал дрейф генов в сочетании с географической изоляцией, что привело к параллелизму в генетической и лингвистической структуре^[282]. По сути дела, подобная оценка генетических данных, на наш взгляд, опять-таки согласуется с точкой зрения о несомненно древнем проникновении основных физических носителей, и о том, что дифференциация этого населения явление вторичное. В работе Э. А. Почешховой так же проведен дос­таточно большой анализ генетического ма­териала по кавказским народам. В большин­стве случаев она также считает, что лин­гвистическая группировка, по сути дела, сов­падает с генетическими данными. Основной вывод автора исследования: генетическая классификация, по сути, точно отражает ант- ропоисторическое группирование и в целом не противоречит выводам этногенетического характера. Генофонд народов Западного Кав­каза впервые был изучен по широкому спек­тру ДНК и классических маркеров в контексте крупных регионов Евразии и обнаружил мак­симальную близость к генофонду Юго-За­падной Азии^[283].

Проблеме факторов миграции и автох­тонного развития уделил внимание и первый абхазский археолог М. М. Трапш. По его мне­нию, происходил симбиоз пришлых племен кашко-абешла с местными племенами Запад­ного Кавказа. При этом он считал, что веду­щую роль в этногенезе следует отдавать именно пришлому элементу из Малой Азии: «племена, переселявшиеся с юга, постепен­но смешивались с коренным населением края»^[284].

В последнем учебнике истории Абхазии авторами О. Х. Бгажба и С. З.Лакоба также затрагиваются указанные проблемы. Они, правда, придерживаются мнения, что праро­диной абхазо-адыгов была Колхидская эко­логическая ниша и прилегающие северо-вос­точные области Малой Азии, где во втором - начале первого тысячелетия до н. э. прожи­вали родственные абхазо-адыгам кашки- абешла^[285].

Академик С. Н. Джанашия, в свою оче­редь, также поддерживал гипотезу о продви­жении в далеком прошлом предков абхазо­адыгской этнической группы, как и картвель­ской, с юга на север^[286].

Кавказское побережье Черного моря служило мостом, связывающим Кавказ с Пе­редней Азией. Представители народов, кото­рым приходилось продвигаться по этому «мосту», частично оседали на пути своего следования, тем самым усложняя этническую карту края.

В работе Я. А. Федорова также уделено большое внимание факторам миграции в процессе проникновения нового населения на Кавказ. Можно полагать, что именно ко второй половине IV тысячелетия относится начало экспансии анатолийских племен в сторону Кавказа^[287].

Однако есть сторонники теории обрат­ного движения, с севера на юг. Нельзя пройти

мимо теорий известного грузинского ученого, археолога О. М. Джапаридзе, который в ряде своих обобщенных монографий и некоторых других работах также коснулся проблем миг­раций в большой контактной зоне Западного Кавказа и северо-востока Малой Азии. В са­мых общих чертах в большинстве случаев он придерживается идеи автохтонности кавказ­ских народов. О. М. Джапаридзе теоретизи­рует идею изначального формирования кав- казоязычных народов на данной территории с эпохи каменного века. Прослеженные с конца древнекаменного века и мезолита неко­торые локальные особенности кавказской па­леолитической культуры, возможно, отража­ли пока еще незначительные изменения, происшедшие в языковом единстве. Поэтому можно предположить, что истоки распада кавказского культурного и языкового един­ства восходят, скорее всего, к переходному периоду от палеолита к мезолиту^[288]. Подоб­ного взгляда О. М. Джапаридзе придержи­вается и в последующих работах. В ряде слу­чаев он указывает и вероятный очаг сложения кавказской общности, и хронологически ве­роятный период этого единства. Но все же не исключена вероятность, что основная терри­тория формирования общего языкового сос­тояния для всех кавказских языков, скорее всего, находилась в западно-закавказском ре­гионе, где к этому времени сконцентрирова­лась наибольшая часть населения. Эпоха, предшествовавшая распаду общекавказского языка, хронологически могла совпадать с концом древнекаменного века и мезолита, где-то в пределах XII-X тысячелетия до н. э.^[289]. Грузинский автор так же допускает вероятное родство абхазо-адыгских языков с хаттским и считает возможным их совместное существование и на территории Кавказа, то есть, предполагает северный путь проникно­вения хаттов в районы Анатолии. Абхазо­адыгские и, возможно, родственные им хатт- ские племена после распада общекавказского единства занимали преимущественно запад­ную часть Кавказа. Возможно, полагает О. М. Джапаридзе, проникновение на запад в первой половине III тысячелетия до н. э. карт­вельских племен было одной из причин перемещения хаттских племен на юг^[290].

В какой-то мере аналогичного взгляда придерживался в свое время еще археолог Г Л. Кавтарадзе. Им выдвигается тезис о том, что первоначальной прародиной хатто-абха- зо-адыгской общности следует считать об­ласти Северо-Западного Кавказа, откуда они затем переселились в Центральную Анато­лию^[291]. В принципе подобное положение не противоречит, по сути, признанию автохтон- ности и аборигенности абхазо-адыгов на Кавказе. Но в данном контексте автор пы­тается поддержать идею о наличии в областях Восточного Причерноморья и Центральной Анатолии пракартвельского населения. Эту точку зрения поддерживает Г. Г. Гиоргадзе, который пишет, что в центральной Анатолии хатты появились в результате переселения с Северного Кавказа где-то в эпоху ранней бронзы, принеся с собой культуру «царских гробниц», а прехаттскими, то есть автохтон­ными племенами здесь были пракартвельские 22

племена^[292].

Однако подобные гипотезы, по мнению ученого из Абхазии Д. А. Канделаки, несом­ненно, наталкиваются на определенные труд­ности историко-культурного плана, более то­го в большинстве случаев в литературе всё- таки превалирует точка зрения о несомненно анатолийском импульсе в этнокультурных процессах Кавказа, да и само нахождение пракартвелов в столь отдаленное время еще в до хаттскую эпоху не согласуется с совре­менными представлениями в области древ­них языков Передней и Малой Азии^[293]. В дей-

ствительности, предположение о миграции хаттов из Северного Кавказа в Малую Азию не находит подтверждения ни в хеттских, ни в каких-либо других исторических источни­ках.

Догадки же о родстве некоторых древних языков Передней Азии, прежде всего прото- хеттского, с языками народов Западного Кав­каза(абхазского, убыхского, адыгских) вы­сказываются уже давно. Даже устанавли­вается ряд важных сходных черт как в грам­матической структуре этих языков, прежде всего убыхского и абхазского, так и в их лек­сике, хотя лингвистическая наука далека еще от окончательного решения этой трудной проблемы. Тем не менее, некоторая языковая общность заставляет специалистов склонять­ся к тому, что каскские и хаттские племена не только издревле жили на смежных террито­риях, но были в то же время близкородственны между собой^[294].

С. А. Старостин, изучая коренные кав­казские языки, в частности, их культурную лексику, приходит к важным выводам, дока­зывающим вхождение в северокавказскую семью таких языков древней Передней Азии, как хаттский и хуррито-урартские, в свете чего представляется реальной гипотеза о бо­лее южной (переднеазиатской) прародине кавказских языков. Тот факт, что хаттский язык обнаруживает специфическую близость к абхазо-адыгским языкам, а хуррито-урарт- ские - к нахско-дегестанским, можно гово­рить о том, что разделение общекавказского языка произошло еще на юге, возможно, к концу IV тысячелетия до н. э.^[295].

Упоминая о необычайном многоязычии Кавказа, древние недаром называли его «го­рою языков»^[296]. Вместе с тем, Страбон все на­селение Кавказского Причерноморья сводит к двум этническим группам, называя все земли между побережьем и горами «странами колхов и гениохов». Вряд ли может сегодня вызвать какое-либо сомнение, что «гениохи» это собирательное название, включавшее це­лый ряд более мелких этнически родственных групп, локализовавшихся в различных пунк­тах побережья восточной части Черного моря, в том числе и на территории современ­ной Абхазии. Страбон на рубеже новой эры сообщает, что «в Диоскурии (Сухум) соби­рается 70 народностей... Все они говорят на разных языках, так как живут врозь и зам- кнуто»^[297]. Упоминание Страбона о 70 языках тоже, по-видимому, не является большим преувеличением, потому что до сих пор раз­нообразие языков народов, населяющих местности по обе стороны Большого кавказ­ского хребта, поражает воображение. Думает­ся, в древности оно было еще значительнее.

Колхидская археологическая культура широко представлена не только на территории современной Западной Грузии и Абхазии, но и на прилегающих к ним территориях. С се­веро-запада, например, в районе Большого Сочи и его окрестностей, она характеризуется бронзовыми топорами и так называемой «текстильной» керамикой. По мнению из­вестного ученого Ю. Воронова, преобладание в металлических изделиях черт колхидской археологической культуры, а также наличие поселений с «текстильной» керамикой поз­воляют допустить этническое единство обла­дателей этих изделий с населением более южных районов, т. е. предполагать их принад­лежность к абхазо-адыгским племенам, из­вестным под именем гениохов^[298]. Как пола­гает известный грузинский историк З. Папас- кири, вопрос же о том, что колхи - западно­грузинское (мегрело-чанское) племя - давно решен в науке. Несмотря на то, что вполне допустимо и собирательное значение термина «колхи», куда могут быть включены и неко­торые некартвельские племена, утверждает он, не должно вызывать никакого сомнения

первоначальное этническое содержание тер­мина «колхи», которое, прежде всего, подра­зумевает мегрело-чанское население в преде­лах исторической Колхиды^[299]. Абхазские ав­торы, напротив, находят, что этноним «колхи» не всегда может определенно и безошибочно указывать на этническую принадлежность той либо иной группы населения региона Западного Кавказа в древности^[300]. Следова­тельно, надо понимать, что колхи - это все же собирательное название немалого числа племен, впрочем, разноязычных^[301]. Таким об­разом, понятия «Колхида» и «колхи» нераз­рывно связаны с территорией от реки Бзыбь до Трапезунта и дальше^[302].

Племенная раздробленность и разоб­щенность, подвижность населения, непроч­ность родоплеменных сообществ, отсутствие централизованного политического объедине­ния ограничивали не только возможности сопротивления внешним нашествиям, но ме­шали и консолидации местных племен Кав­казского Причерноморья в единую народ­ность с постоянной территорией и прочной государственной организацией. С другой сто­роны, продолжительные интенсивные связи разного характера и взаимодействия с куль­турными центрами античного мира, способ­ствовали общему их подъему, ускорению со­циально-экономического и этнокультурного развития. Археология показывает, что насе­ление Колхиды находилось в то время на ста­дии общинно-родового строя и только начи­нало переходить к племенному делению с выделением вождей и жрецов^[303]. Колхида, еще задолго до появления греков, имела хо­рошо развитое ремесло по изготовлению бронзовых изделий и налаженные контакты с Хорезмом. Последние осуществлялись через торговые пути по Амударье и Каспийскому морю, по которым среднеазиатские и индий­ские товары шли на Кавказ. Греки познали Колхиду благодаря торговле через Понт Эв- ксинский. Начиная с первой половины VI в. до н. э. в Колхиде появляются греческие горо­да-колонии, например, Фасис, который буду­чи гаванью, являлся также отправной точкой транскавказского торгового пути, идущего от моря по судоходной реке Рион к Сурамскому перевалу и далее во внутренние районы Юж­ного Кавказа.

В древнегреческой мифологии Кавказ был покрыт загадочным ореолом. Название Диоскуриады - прославленного античного полиса на месте современного города Сухум - древние греки связывали с именами участ­ников мифического похода аргонавтов - по­кровителей мореходства, колонизации и колонистов, братьев-близнецов Диоскуров - Кастора и Полидевка. Приход сюда греков резко подтолкнул развитие цивилизации в этих местах, ибо греческое культурное влия­ние проникло далеко за пределы экономиче­ской зоны греческих городов-государств. Раскопки поселений аборигенов обнаружили все возрастающее с VI в. до н. э. культурное влияние со стороны греков, которое, в общем, можно назвать эллиннизацией. Жители таких городищ, по существу, должны были пред­ставлять собой смешанное греко-местное эл­линизированное население с преобладанием в одних случаях греческих, а в других - мест­ных элементов культуры в зависимости от того, в расцвете ли находилась греческая ко­лония либо уже клонилась к упадку.

Если до II в. до н. э. Диоскуриада упоми­налась в источниках разве только как крайняя восточная точка распространения греческого мира, то с этого времени она начала играть некоторую, пусть незначительную, но все же роль в политической жизни древнего мира. II в. до н. э. - это также начало экспансии Ри­ма, захвата новых территорий и, прежде все­го, территорий эллинистических государств на востоке. Здесь, на Черном море и в Малой Азии ему пытается противостоять Понтий­

ское царство, которое включило Кавказское Причерноморье в свои политические грани­цы. Приобретение Колхиды Митридатом Ев- патором стало, по-видимому, важным шагом к осуществлению его грандиозного плана по интеграции всех припонтийских земель и, в итоге, создание нечто вроде Понтийской дер­жавной федерации^[304]. Римляне, однако, спра­вились с этой задачей несравненно более ус­пешно. Видимо, вскоре после подчинения Колхиды римлянами город Диоскуриада был переименован ими в Себастополис. Пред­положительно это произошло в 20-х годах I в. н. э., поскольку именно в это время многие колонии были переименованы однотипно в честь нового титула императора Рима Авгус- та-Себаста («священного»). В связи с чем Диоскуриада удостоилась такой почести, не известно. В это же время создается цепь при­морских укреплений. Одним из главных опорных пунктов его стал Себастополис.

На протяжении столетий в качестве ос­новного средства защиты своих пограничных рубежей римляне использовали кордонные линии, которые представляли собой длинную цепь крепостей с гарнизонами, вытянутую вдоль всей границы. Крепости-кастеллы - небольшие четырёхугольные укрепления с четырьмя выступающими по углам башнями, были равноудалены друг от друга, дабы в случае нападения врага на одну из них гар­низоны других могли сгруппироваться и прийти на помощь осажденным. Одним из таких рубежей Римской империи был лимес, предназначенный для обеспечения защиты северо-восточного сектора римской границы, которая была обращена к Кавказу. Этот лимес не получил еще в научной литературе обще­принятого названия, так как его наличие не подтверждено историческими источниками. Однако существование в большом количестве на небольшой территории оборонительных и других сооружений позволило исследователю В. А. Леквинадзе первым выделить данный участок в отдельный лимес и дать ему наз­вание «Понтийского», утверждая, что его главной функцией была защита морских ком­муникаций в черноморском бассейне^[305]. Пон­тийский лимес включал целую цепь римских укреплений от Трапезунта до Питиунта (совр. Пицунда). Он выполнял роль основного плацдарма для кавказской политики Римской империи, служил гарантом лояльности рим­ским властям местных династов в Колхиде, Иверии и Агвании. Предназначался, кроме того, для поддержания римского контроля за проходами через Кавказский хребет.

Таким образом, процесс римского освое­ния Колхиды стартовал со времен Октавиана Августа. Стремясь защитить малоазийские провинции от постоянных вторжений через Колхиду многочисленных врагов (алан, ар­мян, иверов, персов), императоры возвели на ее территории Понтийский лимес - форпост, который подобно волнорезу разбивал неудер­жимый натиск волн вражеских нашествий^[306]. Рим осваивал черноморское побережье Кав­каза, используя следующий механизм: снача­ла он цеплялся за узкие участки на побере­жье, устраивая крепости, а затем проникал во все сферы жизни местных народов, приспо­собляя их возможности к выполнению своих тактических задач. Большинство этих крепо­стей создавалось на базе греческих торговых колоний, которые, проще говоря, превраща­лись в военные центры. Возможно, присут­ствие небольших военных гарнизонов в раз­ное время и в других прибрежных позднеан­тичных центрах Абхазии, таких как: Зиганис (Гудаа), Гиенос (Очамчира), Трахея (Новый Афон), Нитика (Гагра), Цибилиум (Цебель- да). Это также могли быть солдаты XV легиона «Apollinarisa» и «Ala prima Felix Theodosia» (Первое счастливое крыло Фео­досия). В Себастополисе стояла «Cohors Pri- ma Claudia Equitata» (Первая Конная Когорта

Клавдия)^[307]. Часто Риму не хватало собствен­ных сил для обеспечения охраны границ, поэтому империя нанимала на пограничную службу представителей местного абориген­ного населения. Согласно источникам, со второй половины III века по IV век они рек­рутировались в абхазское конное формирова­ние римской армии «А1яprima abasgorum» (Первое крыло абазгов) и защищали южные рубежи империи в Египте^[308].

Функции этих крепостей не ограничи­вались только военной сферой, параллельно они продолжали оставаться торговыми цент­рами, осуществляя контакт между жителями Римской империи и местными народами. Солдаты римской армии, которые служили, а затем, после отставки, жили вблизи городов и крепостей, например, в Абхазии стали свое­го рода медиаторами между культурами Сре­диземноморья и Кавказа. Первая, прежде всего, представляла собой Греко-Римскую цивилизацию, а вторая - Азиатскую, поэтому крепости Понтийского лимеса, безусловно, играли важную роль межцивилизационного фронтира. Другими словами, Понтийская оборонительная линия стала символом рим­ского присутствия в Кавказском Причерно­морье.

Позже римские крепости Понтийского лимеса стали использоваться Византией в качестве стратегического плацдарма своей внешней политики на Востоке. В связи с пе­реносом столицы империи из Рима в Конста­нтинополь, охрана путей через Кавказский хребет приобретает теперь уже для неё осо­бое значение. Здесь на западно-кавказском побережье византийцы используют ряд римских кастелл. Для этого они реконструи­ровали некоторые из них, пришедшие в упадок, а в предгорной и в горной части Аб­хазии, как и по всей Колхиде, заперли новыми крепостями ущелья, известные как «клису- ры»^[309]. Это была единая и непрерывная сис- тема^[310]. По сведениям византийских источни­ков видно, что так называемая Клисура дей­ствительно являлась той необходимой линией обороны, которая должна была замкнуть от­крытые для прохождения участки в горной местности, служившей своего рода ключом к Понту, и представляла собой линию крепос­тей на территории Абасгии (Трахея), Апсилии и Мисиминии (Цибилиум, Шапка, Тцахар, Бухлоон) и Лазики (Археополь, Родополь, Сарапанис, Сканда и др.)^[311]. Это стало для Византийской империи началом утверждения её политического влияния на Западном Кав­казе. Усиливая своё воздействие в прибреж­ной восточнопричерноморской и предгорной зоне, Византия превращает её в плацдарм для дальнейшего распространения своего влияния на Северный Кавказ. Начиная с VI века византийцами предпринимаются значи­тельные усилия к укреплению и расширению их всесторонних связей с северокавказскими аланами^[312].

VI век - особая веха в истории Восточно­го Причерноморья, когда здесь столкнулись интересы двух величайших держав того вре­мени - Ирана и Византии^[313]. Между ними ра­нее уже разгорелось непримиримое соперни­чество за господство в странах Передней Азии, за овладение торгово-транзитными пу­тями, которые вели в Китай и Индию. Как известно, через Иран проходил значительный отрезок «Великого шёлкового пути». Персы, естественно, стремились к повышению цен на шёлк, с тем, чтобы выкачать из Византии возможно больше денег и ослабить её в поли­тическом и военном отношении^[314]. Византий­цы были вынуждены прокладывать новые торговые маршруты из Алании в Абхазию

через Санчарский, Марухский и Клухорский перевалы^[315]. Во второй половине VI в. было положено начало новой трассы «Великого шёлкового пути»^[316]. Именно на основании археологических данных об импорте, как с одной стороны из Северного Кавказа, так и с другой стороны из Анатолии, чётко рисуется понтийский отрезок «Великого шёлкового пути»^[317].

Таким образом, Понтийская контактная зона, которая с древнейших времен характе­ризуется постоянством коммуникационных путей по вектору Юг-Север, в античную эпо­ху получила свое естественное развитие в формате Запад-Восток. В этом контексте она функционировала в полном объеме вплоть до ранневизантийского периода (поздней антич­ности), когда древний мир стал стремительно разрушаться, и на арену мировой истории вышли совершенно иные, новые, доселе не­ведомые силы. На протяжении всего средне­вековья фронтир в Восточном Причерноморье отчасти проявлял себя на стыке уже христиан­ского и исламского миров, образовав здесь ряд лимитрофов, которые и по сей день дают о себе знать на его севере (Абхазия) и юге (Аджария).

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Бгажба О. Х., Лакоба С. З. (2007). История Абхазии с древнейших времен до наших дней. Сухум.

2. Бызов И. (2011). О майкопской культуре, минойской цивилизации и этногенезе вайнахов // Вестник Российской Академии ДНК-генеалогии. Том 4, № 3.

3. Волкова Н. Г. (1973). Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М.

4. Воронов Ю. Н. (1979). Древности Сочи и его окрестностей. Краснодар.

5. Воронов Ю. Н. (1991). Древнеабхазские племена в римско-византийскую эпоху // История Абхазии. Сухум.

6. Воронов Ю. Н. (1998). Колхида на рубеже средневековья. Сухум.

7. Гамкрелидзе Т. В., Гиоргадзе Г. Г., Менабде Э. А. (1961). Рецензия на второе издание книги Альбрехта Гётце «Малая Азия» (Goetze A. Kleinasien. - Munchen.1957) // ВДИ, № 3.

8. Геродот. (1947). Истории // ВДИ, № 2.

9. Гиоргадзе Г. Г. (1961). К вопросу о локализации и языковой структуре каскских этнических и географических названий // Переднеазиатский сборник. Том I. М.

10. Гумилёв Л. Н. (2002). Древние тюрки. М.

11. Джанашиа С. Н. (1940). Черкесский [адыгейский] элемент в топонимике Грузии // Сообщения Грузинского филиала АН СССР. Том 1, № 8. Тбилиси.

12. Джапаридзе О. М. (1976). К этнической истории грузинских племен (по данным археологии). Тбилиси (на груз. яз. с русск. резюме).

13. Джапаридзе О. М. (1989). На заре этнокультурной истории Кавказа. Тбилиси.

14. Дибирова Х. Д. (2011). Роль географической подразделенности и лингвистического родства в формировании генетического разнообразия населения Кавказа. Дисс. к. б. н. М.

15. Джонуа Б. Г. (2000). INDOARICA в Абхазии. Абхазоведение. Вып.1.

16. Джонуа Б. Г. (2002). Заимствованная лексика в абхазском языке. Сухум.

17. Дреер М. (1994). Помпей на Кавказе: Колхида, Иберия, Албания // ВДИ, № 1.

18. Дреер М. (1994). Помпей на Кавказе: Колхида, Иберия, Албания // ВДИ, № 1.

19. Дьяконов И. М. (1951). Ассиро-вавилонские источники по истории Урарту // ВДИ, № 2.

20. Дьяконов И. М. (1968). Предыстория армянского народа. Ер.

21. История народов Северного Кавказа с древнейших времён до конца XIX в. М.1988.

22. Кавтарадзе Г. Л. (1975). К вопросу о взаимоотношении раннебронзовых культур Центральной Анатолии и Северного Кавказа. Тезисы доклада. Тбилиси.

23. Кавтарадзе Г. Л. (1992). Вопросы этнической истории Кавказа и Анатолии и проблема хронологии и периодизации (VI-I тыс. до н. э.). Тбилиси.

24. Канделаки Д. А. (2013). Об этногенезе абхазов. Некоторые проблемы источниковедения и историографии // Абхазоведение: Археология. История. Этнология. Сухум.

25. Кишмахов М. Х.-Б. (2011). Проблемы этнической истории и культуры убыхов. Сухум-Карачаевск.

26. Ковалевская В. Б. Кавказ и аланы. (1984). М.

27. Кузьмин В. А. (2007). Великий шёлковый путь на Кавказе. Архитектура караван-сараев в горной Ингушетии // Археология, этнография и фольклористика Кавказа: Материалы Международной научной конференции «Новейшие археологические и этнографические исследования на Кавказе. Махачкала.

28. Леквинадзе B. A. (1969). Понтийский лимес // ВДИ, № 2.

29. Литвинов С. С. (2010). Изучение генетической структуры народов Западного Кавказа по данным о полиморфизме Y-хромосомы, митохондриальной ДНК и ALU-инсерций. Автореф. на соиск. уч. степени канд. биол. наук. Уфа.

30. Николаева Э. Я. (1989). Рецензия на работу Ю. Н. Воронова, О. Х. Бгажба. Материалы по археологии Цебельды (Итоги исследований Цибилиума в 1978-1982 гг.). Тбилиси,1985 // Советская археология, №2. М.

31. Остахов А. А., Ильюшин Ю. В. (2012). Кавказ в эпицентре внешней политики Рима на Ближнем Востоке (I в. до н.э. - III в. н.э.). Пятигорск.

32. Папаскири З. (2003). О национально-государственном облике Абхазии/Грузия. Тбилиси.

33. Почешхова Э. А. (2008). Геногеографическое изучение народов Западного Кавказа. Автореф. дисс. на соиск. уч. степени д. м. н. М.

34. Редер Д. Г. (1947). Комментарий к разделу «Восточные тексты» // ВДИ,, № 1.

35. Скаков А. Ю. (2011). Абхазия в эпоху античности: Страна на перекрестке культур и коммуникаций // Материалы первой международной конференции, посвященной 65-летию В. Г. Ардзинба. Сухум.

36. Старостин С. А. (1985). Культурная лексика в обще-северокавказском словарном фонде // Древняя Анатолия. М.

37. Страбон (1964). География. М.

38. Трапш М. М. (1970). Труды в четырех томах. Том I. Памятники эпохи бронзы и раннего железа в Абхазии. Сухуми.

39. Федоров Я. А. (1973). Этнокультурные связи Западного Кавказа и Передней Азии в эпоху позднего неолита. Вестник МГУ, № 5.

40. Хрушкова Л. Г. (2002). Раннехристианские памятники Восточного Причерноморья (IV-VII века). М.

41. Шамба Г. К. (2005). Освещение некоторых вопросов истории раннеабхазских племен в сборнике грузинских авторов (Разыскания по истории Абхазии/Грузия, Тбилиси, 1999) // ВАНА, № 1, Сухум.

42. Шапошников А. К. (2005). INDOARICA в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания, №5.

43. Шелов Д. Б. (1980). Колхида в системе Понтийской державы Митридата VI // ВДИ, № 3.