Рукопись, найденная в архиве

Не способно устоять лишь то, что не основано на исти­не; тому же, что на истину опирается, не страшна и са­мая придирчивая проверка — оно само, по долгу чести, обязано требовать такой проверки.

Вальтер Скотт

Утром 20 июня 1803 года жители Санкт-Петербурга стали сте­каться к саду Кадетского корпуса. На лужайке солдаты удер­живали за канаты рвущийся вверх, огромный, разрисованный воздушный шар, под которым был разведен огонь. Вокруг раз­местился весь цвет императорского двора. Александр I милости­во беседовал с известным воздухоплавателем Жаком Гарнере- ном и его очаровательной женой, которые прибыли из Франции с рекомендацией самого министра Талейрана и сейчас предпри­мут с «высочайшего» разрешения первое в России воздушное путешествие. В молодости будущий император, отдавая дань моде, увлекался запуском игрушечных аэростатов, ио его бабка, Екатерина II, «аэромании» своих подданных не одобряла, не позволила знаменитому воздухоплавателю Жану Бланшару по­казать свое искусство и даже издала указ, запрещающий во из­бежание «пожарных случаев или несчастных приключений» из­готовление и пуски воздушных шаров¹⁰. Но все это — в про­шлом.

Среди зрителей, которые смогли заплатить за право присут­ствовать при сем историческом событии два серебряных руб­ля — деньги немалые по тем временам, был и чиновник Алек­сандр Иванович Сулакадзев. Рядом с ним оказался женевский пастор Дюмон, любезно пояснивший ему устройство чудесного ап­парата. Накануне любознательный служитель церкви побывал в маскарадной зале господина Фенвета напротив Зимнего дворца и имел счастье рассмотреть вблизи выставленный там на всеобщее обозрение тафтяной шар Гарнерена. Внимание Александра Ива­новича привлекли и восемь японцев в экзотических одеждах. Их спросили, видели ли они у себя на родине людей, поднимающихся в воздух.

— О да! Нескольких, — сказали японцы, — но не таким спо­собом.

Эти слова были поняты окружающими как намек на колдов­ство.

В полдень воздушный шар с бесстрашной четой благополучно взлетел, сопровождаемый восхищенным гулом присутствующих, и вскоре превратился в едва заметную точку". Публика стала по­тихоньку расходиться, на все лады обсуждая невиданное доселе зрелище. Вместе со всеми побрел домой и Александр Иванович. О чем размышлял он, мы можем только догадываться. Однако спу­стя некоторое время завел небольшую тетрадочку, которую оза­главил «О воздушном летании в России с 906 лета по Р.Х.», и

стал при случае заносить в нее разные любопытные сведения из прочитанных книг и рукописей...

Надо сказать, что Александр Иванович был человеком незнат­ным и несановитым, но его, как теперь принято говорить, «хоб­би» — собирание древних редкостей — принесло ему большую из­вестность среди антикваров. О коллекционере Сулакадзеве знали даже императоры Павел I и Александр I. На скромные средства статский советник собрал огромную библиотеку, насчитывавшую по его каталогу свыше 2000 редчайших книг и рукописей.

В начале XIX века стало чрезвычайно модным собирать древ­ние рукописи по истории Руси. Именитые вельможи тратили на коллекционирование огромные средства. Всеобщее восхищение и зависть вызывал граф А. И. Мусин-Пушкин, который опублико­вал «Слово о полку Игореве». Особенно значительной на этом по­прище была деятельность графа Η. П. Румянцева. Он не только приобретал рукописи, но и направлял экспедиции по монастырям. Впоследствии его богатейшее собрание легло в основу знаменито­го «Румянцевского музеума», который ныне хранится в Государ­ственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина.

Немало уникальных литературных памятников языческого прошлого славян I — V веков нашей эры хранилось и в библиоте­ке Сулакадзева. И среди них — «Боянов гимн», «Произречения новгородских жрецов» и «Оповедь», писанные «славяно-русскими руническими письменами» (до появления кириллицы!) на перга­менте, кожах, буковых досках и берестяных листах.

Александр Иванович свои рукописные сокровища ни от кого не таил, охотно показывал сослуживцам-чиновникам и аристокра­там-коллекционерам. Проницательные современники, однако, не торопились разделять восхищение его многочисленных посетите­лей. «Подделки, впрочем, весьма неискусные в большей части ру­кописей и теперь еще мне памятны», — отмечал археограф Π. М. Строев. «Сулакадзев, которого я знал лично, — вспоминал выдающийся филолог академик А. X. Востоков, — имел страсть собирать рукописи и вместе с тем портить их своими приписками и подделками, чтобы придать им большую древность; так назы­ваемая им «Оповедь» есть такого же роду собственное его сочи­нение, исполненное небывалых слов, непонятных сокращений, бес­смыслицы...»

Однажды Сулакадзева посетили президент Академии худо­жеств А. Н. Оленин, президент Российской Академии наук адми­рал А. С. Шишков и поэт Г. Р. Державин, премного наслышав­шиеся о «великом антикварии».

«...Что же вы думаете, я нашел у этого человека? — рас­сказывал потом Оленин своим друзьям. — Целый угол навален­

ных черепков и битых бутылок, которые выдавал он за посуду та­тарских ханов; обломок камня, на котором, по его уверению, от­дыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы; престрашную кипу старых бумаг из какого-нибудь уничтоженного богемского архива, называемых им новгородскими рунами; но главное сокро­вище состояло в толстой, уродливой палке, вроде дубинки, упо­требляемой кавказскими пастухами для защиты от волков; эту палку выдавал он за костыль Ивана Грозного, а когда я сказал ему, что на все его вещи нужны исторические доказательства, он с негодованием возразил мне: «Помилуйте, я честный человек и не стану вас обманывать». В числе этих древностей я заметил две алебастровые статуйки Вольтера и Руссо и в шутку спросил: «А это что у вас за антики?» — «Это не антики, — отвечал он, — но точные оригинальные изображения двух величайших поэтов наших, Ломоносова и Державина»»¹².

Стоит ли удивляться после этих слов Оленина, что уже при жизни Сулакадзев попал в «Справочник исторический о бывших в России писателях...» Евгения Болховитинова, где его «Боянов гимн» и «Произречения новгородских жрецов» назывались мни­мыми.

Что же побуждало Сулакадзева подделывать рукописи? Корысть, тщеславие или нечто иное? Известный историк лите­ратуры прошлого века А. Н. Пыпин первым попытался постигнуть загадочную натуру «неистового антиквария» и дать ответы на эти вопросы. И пришел к выводу: это был человек, который обманы­вал самого себя. Фантазер, который гнался прежде всего за соб­ственной мечтой восстановить памятники, безвозвратно утрачен­ные в глубине веков¹³.

«Созидательная» деятельность Сулакадзева оказалась на­столько разносторонней и плодовитой, что он по праву занял ме­сто в кунсткамере мировых литературных мистификаторов и фальсификаторов рядом с французом Врэн-Люком и англичани­ном Аэрандом.

Врэн-Люк, подобно Сулакадзеву, не был ни ученым, ни лите­ратором, а просто ловким человеком и не без таланта воспроизво­дил автографы различных замечательных людей прошлого. Так, он состряпал письма Пифагора, Александра Македонского, Ари­стотеля, Клеопатры, Рабле, Паскаля и многих других в количе­стве... 27 320 штук! В своих обманах Врэн-Люк был так нахален, что все великие люди древности писали у него на старинном французском языке. Особый успех имели два письма Паскаля, в которых великий мыслитель доказывал, что он, а не Ньютон от­крыл законы тяготения. Даже после разоблачения Врэн-Люка Парижская академия из чувства патриотизма долго не желала верить в их подложность.

Произведения Сулакадзева выглядели на первый взгляд впол­не невинно, почти как литературные мистификации в духе Томаса Чаттертона и Аэранда. Последний, например, принес в 1795 году

своему отцу, известному книгопродавцу и поклоннику Шекспира, два письма «божественного Вилли» к своей жене Анне Гатавей, две драмы, новую версию «Короля Лира» и один акт «Гамлета». Старик с восторгом поверил находкам и не только напечатал все, но и всячески способствовал успеху обеих драм на сцене.

Пыпинский «фантазер» не торговал рукописями, сам не пытал­ся их обнародовать и не «шутил» столь жестоко, как Аэранд. Но охотно разрешал снимать с них копии, публиковать выдержки, ко­торые иногда снабжал собственноручными «переводами». Когда старинному Валаамскому монастырю понадобились сведения об истории заселения островов Ладожского озера, Сулакадзев пред­ложил настоятелю свою «Оповедь». В ней, в частности, утвержда­лось, что на Валааме еще в первых веках нашей эры существова­ло государство наподобие Новгородского, связанное ни мало ни много как с самим... римским императором Каракаллой! Держа­вину он разрешил скопировать несколько стихов из своего «Боянова гимна», и стареющий пиит поместил их в «Рассуждении о лирической поэзии», несмотря на предостережения своих друзей¹⁴.

В 1830 году статский советник Сулакадзев умер. Вдова тщетно пыталась продать его «бесценную» коллекцию. В конце концов всю библиотеку приобрел по дешевке купец Шапкин и распродал на вес в лавочки Апраксина двора.

Но не все рукописи погибли в печках и каминах. Кое-какие книги Сулакадзева приобрели петербургские библиофилы. Неко­торые бумаги осели в собраниях любителей древностей, где мирно покрывались архивной пылью и терпеливо ждали своего «звездно­го часа».

Повезло и маленькой тетрадочке «О воздушном летании», с которой мы начали рассказ. Купил ее библиофил Яков Березин- Ширяев. Много лет спустя на рукопись обратил внимание служа­щий страхового общества Александр Родных, составлявший пос­ле смерти Березина-Ширяева каталог его библиотеки. И поспе­шил опубликовать ее, сопроводив восторженными комментария­ми, в иллюстрированном журнале «Россия» за 1901 год.

Но время рукописи еще не пришло. До официального «рожде­ния» авиации было целых два года. Но пройдет каких-нибудь шесть-семь лет, и самолет стремительно влетит в XX век. Десятки дирижаблей будут бороздить небо. Слово «первый» отныне не сходит с заголовков газет и журналов.

Вот теперь-то мир захотел узнать все об истории воздухопла­вания с древнейших времен вплоть до полетов братьев Монголь­фье. Ведь во все времена люди мечтали летать подобно птицам. Не раз пытались порвать путы земного притяжения. Как леген­

дарные Икар и Дедал. И ученые, журналисты тщательно ищут в старинных рукописях, трудах древних историков и писателей лю­бые свидетельства о попытках человека подняться в воздух.

Еще греческий ученый и полководец Архит Тарентский, совре­менник и друг Платона, описывал за 360 лет до нашей эры «ле­тающего голубя». Этот «голубь», как можно судить по его изобра­жениям на греческих вазах, был похож на змея. В одном немец­ком сочинении, изданном в 1405 году, есть описание подобного змея. «Голова из пергамента, тело из полотна, хвост из легкого шелка». В открытой пасти — светильная ракета, чтобы поддержи­вать внутри змея теплый воздух.

Такие змеи издавна применялись для подачи яркого сигнала на далекое расстояние или в военных целях, чтобы напугать не­приятеля. Так, например, в Византии, в царствование Иоанна Ци- мисхия, греки нередко пускали в лагерь неприятеля змея с привя­занной к нему корзиной, наполненной горючими веществами, да­бы устроить в его лагере пожар и вызвать замешательство.

Переход от змея к шару, который по своей величине мог бы поднять человека, был естествен и неизбежен. Уже в 1306 году во время коронационных празднеств китайского императора Фо-Ки- ена состоялся подъем небольшого воздушного шара. Но это собы­тие, если оно действительно произошло, в те далекие времена рас­сматривалось как курьезный случай. Успехи промышленности и науки в XVIII веке позволили энтузиастам воздухоплавания на­чать практическую разработку своих аппаратов.

В 1709 году в Лиссабоне доктор канонического права Барто­ломмео Де Гусмао произвел сенсационный опыт подъема воздуш­ного шара. В своем прошении португальскому королю Иоанну V Гусмао утверждал, что он «изобрел машину, с помощью которой можно путешествовать по воздуху гораздо быстрее, чем по земле или морю». Король обещал изобретателю в случае осуществления проекта назначить его «профессором математических наук в Коимброском университете» и «даровать исключительное право эксплуатировать свое открытие».

«Гусмао произвел свой опыт, — рассказывает его современник Ферейра, — 8-го августа в присутствии его величества и многочи­сленного и именитого собрания». Аппарат состоял из ивовых прутьев, обтянутых бумагой, имел 7—8 футов в диаметре. Он под­нялся до уровня Лиссабонской башни и медленно опустился. «Он был поднят силою каких-то материалов, которые были зажжены самим изобретателем».

Своих опытов предшественник братьев Монгольфье больше не повторял: его обвинили в колдовстве. Он уничтожил свой воздуш­ный шар и, преследуемый трибуналом инквизиции, вскоре тайно покинул Португалию и умер в Испании в полной нищете.

Вот в эти-то первые бурные годы эры авиации рукопись Сула- кадзева и пришлась как нельзя более кстати. Настоящая энци­клопедия воздухоплавания! Изложенная в хронологическом по­

рядке. C точной датировкой каждого события. И с указанием источников.

Оказалось, что еще в 906 году князь Олег, осадив Царьград, «сотвориша кони и люди бумажны, воружены и позлащены», пу­скал их на город для устрашения греков. В 992 году на бумажных крыльях злодействовал Тугарин Змеевич «вышиною 3-х сажен». А в 1228 году к княгине Муромской Февронии «...летал змий, непри­язненный в образе мужа ее».

Особенный интерес вызывали сведения о воздухоплавательных опытах в первой половине XVIII века. Примечательно, что все они были совершены вблизи Рязани.

Так, в 1724 году в селе Пехлеце «...прикащик Перемышлева фабрики Островков вздумал летать по воздуху. Зделал крылья из бычачьих пузырей, но не полетел; опосле зделал как теремки... и по сильному ветру подняло его выше человека, и кинуло на вер­шину дерева...».

На следующий год в селе Ключи, неподалеку от Ряжска, куз­нец Черпак-Гроза «...зделал крылья из проволоки, надевал их как рукава; на вострых концах надеты были перья самые мяхкие как пух из ястребков и рыболовов, и по приличию на ноги тоже как хвост, а на голову как шапка с длинными мяхкими перьями; летал так, мало дело ни высоко ни низко, устал и спустился на кровлю церкви, но поп крылья сжог, а его едва не проклял».

А в самой Рязани случилось в 1731 году нечто вовсе удиви­тельное: «...подьячий Нерехтец Крякутной фурвин зделал как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него зделал петлю, сел на нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку чем звонят, и остался тако жив. Его выгнали из города, он ушол в Москву и хо­тели закопать живого в землю или сжечь»¹⁵.

Пилатр де Розье и маркиз де Арланд, как свидетельствует история, поднялись в воздух на тепловом аэростате братьев Жозефа и Этьенна Монгольфье 21 ноября 1783 года. А таинствен­ный «фурвин» вознес подьячего вверх на пятьдесят с лишним лет раньше! Новая веха в истории всемирного воздухоплавания! Фотоснимок рукописи Сулакадзева Родных отправляет в Мюнхен­ский музей изобретений и открытий. Там текст с описанием полета Крякутного переводят на немецкий и помещают в экспозицию на почетное место.

C этого времени подьячий Крякутный, чуть было не сожжен­ный за свой богопротивный полет, начал многолетние триумфаль­ные странствия по страницам книг и журналов. Попал даже в не­которые энциклопедии. И это стало апогеем посмертной славы Сулакадзева.

...Рукопись «О воздушном летании...» выглядела весьма солид­но. Выписки Александр Иванович сопровождал ссылками на источники. Правда, исследователей смущало одно обстоятель­ство: никак не удавалось найти «Дела воеводы Воейкова 1730 го­

да» и «Записок Боголепова». А из них-то и почерпнул Сулакадзев описание полетов кузнеца Черпак-Грозы и подьячего Крякутного. Утешало следующее предположение: со временем недостающие источники непременно будут обнаружены в архивах.

Так это вскоре и оказалось. Уже в 1911 году подтверждение полета Крякутного пришло из... Германии! Родных немедленно поделился этой радостью с читателями журнала «Вестник возду­хоплавания». «...Из тех данных, которые закреплены рукописью Сулакадзева, — писал он в статье «Заслуга по истории воздухо­плавания библиофила Сулакадзева», — недавно, по сообщению «Нового времени» от 30 сентября прошлого года, в Мюнхене была найдена в музее открытий и изобретений (курсив наш. — Авт.) Ракеевым в старом списке запись на русском языке и переводом ее на немецкий, в которой сообщается о подъеме в г. Рязани в 1731 году подьячего Крякутного на изобретенном им воздушном шаре...» Комментарии здесь, как говорится, излишни. Остается только поверить, что в этой истории А. Родных заблуждался вполне искренне и над ним в этот момент не витал дух-искуситель в образе... Александра Ивановича.

Так уж получилось, что в течение почти пятидесяти лет руко­пись Сулакадзева всесторонне и критически не анализировалась. Не говоря уже о том, что никто почему-то не обращал внимания на грубые исправления в ее тексте. Правда, в рецензии на книгу А. Родных «История воздухоплавания и летания в России» жур­нал «Современник» в 1912 году упрекнул автора за «...неизвестно для чего приведенные им и совершенно не нужные в научном тру­де сведения о различных, знакомых каждому, верованиях в ле­тающие существа, Змея Горыныча и т. п....».

В 1958 году сотрудница отдела древнерусской литературы Пушкинского дома В. Ф. Покровская решила восстановить в ру­кописи Сулакадзева первоначальный текст, скрытый под поздней­шими правками. По ее просьбе сотрудник лаборатории консерва­ции и реставрации документов АН СССР Д. П. Эрастов сфотогра­фировал эти места в инфракрасных лучах. Результаты оказались поразительными и вместе с тем закономерными. Так, в эпизоде, помеченном 1745 годом, на воздушных змеях поднимался не «ка- рачевец» (то есть житель Карачевского уезда. — Примеч. авт.), а, как оказалось, какой-то «кавказец». А под словами «Нерехтец Крякутной фурвин» скрывался... «немец крщеной Фурцель»¹⁶!

Внимательно пройдемся еще раз по рукописи «О воздушном летании...». Открывается она цитатой летописного характера о применении бумажных змеев князем Олегом. Историк Η. М. Ка­рамзин, приведя этот текст в первом томе своей фундаментальной «Истории государства Российского», сопроводил его ироническим примечанием — «...в некоторых русских летописях прибавлено следующее забавное обстоятельство», справедливо полагая, что «бумажные змеи» были вставлены безвестными, но любознатель­ными грамотеями-переписчиками XVII — XVllI веков. Сулакад-

зев по понятным причинам не привел в рукописи примечание Ка­рамзина, а источник, на который он ссылался, относится к началу XVIII века и, естественно, не может считаться древним историче­ским документом. Добавим, что сомнения маститого русского историка были вполне обоснованны: бумага появилась на Руси только в XIV веке—спустя пять веков после смерти князя Оле­га — и даже тогда являлась большой редкостью¹'.

Воздушный шар — первый летательный аппарат, изобретен­ный человечеством. Братья Монгольфье, как известно, затратили огромные средства и преодолели немало технических трудностей, прежде чем их тепловой аэростат — «монгольфьер», как принято теперь его называть, смог подняться в воздух с людьми на борту. Государство, между прочим, не выделило братьям на их опыты ни франка, но, к счастью для истории воздухоплавания, они были людьми богатыми — владельцами бумажной фабрики и смогли довести свое детище до практического применения. И еще одна любопытная подробность: на первых порах Монгольфье совер­шенно не понимали физической сути своего открытия. Они счита­ли, что подъемная сила их шаров возникает не из-за уменьшения плотности воздуха при нагревании, а благодаря свойству заря­женного электричеством воздуха отталкиваться от земли. Именно поэтому они жгли под отверстием шара сырую солому и шерсть, полагая, что дым от сгорания этих веществ наделен отталкиваю­щим свойством в наибольшей степени.

В первой половине XVIII века Российскому государству было не до воздухоплавательных опытов, перед ним стояли куда более насущные проблемы. Но даже если на секунду предположить, что «подьячий Крякутный» или «немец крщеной Фурцель» и соверши­ли на средства неизвестного мецената полет, то это событие обя­зательно нашло бы отражение в документах тех лет. Официаль­ных. Не только в частных «Записках Боголепова». Увы! Полет не оставил ни малейшего следа в делах канцелярии рязанского вое­воды за 1731 год. Не упоминается он и в работах Рязанской уче­ной архивной комиссии, созданной во второй половине XIX века для разбора исторических бумаг. Хранят молчание и бумаги сино­да, который якобы должен был рассматривать дело о предании великому отлучению от церкви «еретика» Крякутного.

А не летал ли Крякутный на воздушном шаре, наполненном не дымом горящих сырой соломы и шерсти, а... водородом? Одно время высказывалось и такое «предположение». C точки зрения его авторов, сделать это было проще простого. Достаточно было взять газонепроницаемую материю, немного железа и серной ки­слоты. И смело лететь...

А теперь еще раз перенесемся в прошлое. В 1610 году алхимик Ян Гельмонт установил существование газов, а в 1766 году ан­глийский химик Генри Кавендиш открыл и исследовал водород. Но практические опыты с водородом уже для целей воздухоплава­ния впервые провел в 1781 году физик Тиберио Кавалло; ему, од­

нако, не удалось наити материн, через которую не просачивался бы этот легкий газ. «Пузыри, — читаем мы в его записке, подан­ной в Лондонское Королевское общество, — даже такие тонкие, как рыбьи, оказались тяжелее воздуха и поэтому непригодны. Мне так и не удалось сделать легкий и прочный пузырь, хотя я пробовал вдувать горючий газ и в густой раствор резины, и в гу­стой лак, и в масляную краску. Переходя от одной попытки к дру­гой, чтобы добиться успеха в своем опыте, я употребил, наконец, лучшую китайскую бумагу. Но и тут меня ждало разочарование: оболочка не наполнялась, газ проходил через поры бумаги, подоб­но тому, как вода проходит через решето...» Трудности, с которы­ми столкнулся Кавалло, испытали на себе и братья Монгольфье. Это и навело их на мысль использовать вместо водорода горячий воздух.

Аэростат французского профессора Шарля, наполненный во­дородом, поднялся в воздух девять дней спустя после полета Po- зье и Арланда на монгольфьере. Но перед этим профессору физи­ки пришлось изрядно помучиться над решением все той же труд­нейшей проблемы: как удержать легкий газ в оболочке? Пер­вые опыты были просто плачевны. Для заполнения шара, который с трудом поднимал всего 8 килограммов, Шарлю пришлось израс­ходовать 500 килограммов железа и 250 килограммов серной ки­слоты! В конце концов не обошлось без помощи братьев Робер: после длительных экспериментов они все же разработали газоне­проницаемую материю. И только после этого водородные аэроста- ты-«шарльеры» завоевали себе «место под солнцем» и вскоре уве­ренно потеснили «монгольфьеры».

Какой же вывод можно сделать из истории братьев Монголь­фье и профессора Шарля? Во-первых, создание воздушных шаров оказалось чрезвычайно дорогостоящим предприятием. Явилось результатом творческих усилий многих людей. А во-вто­рых, скрыть от внимательных взоров современников подготови­тельные работы, многочисленные опыты практически невозможно. А тем более невозможно сделать аэростат в одиночку.

Но как же все-таки быть с таинственными «Записками Боголе­пова»? Может быть, продолжать искать в архивах? Ведь из них-то Сулакадзев почерпнул и еще один случай «воздухолета- ния»: в 1745 году «...из Москвы шел какой-то карачевец и делал змеи бумажные на шестиках, и прикрепил к петле. Под нею зде- лал седалку и поднялся, но его стало кружить, и он упал, ушиб ногу и более не подымался...». А что известно о самом С. Боголе­пове?

Боголепов, по словам Сулакадзева, якобы приходился ему де­дом со стороны матери. В молодости он служил в канцелярии ря­занского воеводы, а в 1756—1761 годах был полицмейстером в Рязани. В конце жизни сочинил «...записки, кое весьма драгоцен­ны о царствованиях и происшествиях». В имении Боголепова Пе- хлеце и родился в 1771 году Сулакадзев.

Все эти родословные сведения приведены в «Летописце Рязан- I ком», составленном... самим же Сулакадзевым по выпискам из и IiieCTHbix книг и рукописей¹⁸. «Летописец» не представляет ни­какой научной ценности, но прекрасно характеризует вкусы и ин- гересы самого Александра Ивановича.

Так, больше всего Сулакадзева интересовали разные пикант­ные подробности из жизни «сильных мира сего» и «еретические», шпрещенные церковью книги. Но среди этих «тайн» почему-то не нашлось места в «Летописце Рязанском» для удивительных поле­тов «прикащика Островкова», «кузнеца Черпак-Грозы» и «подья­чего Крякутного».

А что сообщают нам о Боголепове официальные докумен­ты? Как-никак полицмейстер был в городе фигурой заметной. Авторы запросили Государственный архив Рязанской области. И что же выяснилось? В бумагах Рязанской воеводской канцеля­рии за 1705—1781 годы нет ни единого упоминания о «полицмей­стере» Боголепове. Вот почему многолетние поиски его «Записок» оказались, как и следовало ожидать, совершенно бесплодными. Потому что придуманы были все тем же Сулакадзевым...

Над разгадкой подделок Сулакадзева трудился не только Λ. Н. Пыпин, но и такие крупные советские ученые, как Μ. Н. Спе­ранский и И. П. Смирнов. Еще не все его рукописи обнаружены и исследованы. Но сегодня уже ясен творческий «почерк» Алек­сандра Ивановича, что дает возможности приподнять завесу над тайной его произведений.

Для описания заведомо отсутствовавших исторических собы­тий Сулакадзев старался посмотреть на них глазами современни­ков, как бы со стороны. Придумав, например, «Записки Боголепо­ва», он тем самым пытался утаить свою причастность к выдуман­ным воздушным полетам. Рукописи свои он по возможности дати­ровал. Это действовало подкупающе на доверчивых коллекционе­ров, однако показывало его одностороннее и примитивное предста­вление о хронологии.

Для своих «древних» рукописей и «памятников» славянского прошлого Сулакадзев создал алфавит, с трудом поддающийся расшифровке. По сути дела он представлял собой переиначенное славянское письмо. Но в этом случае его покупатели просто пе­реставали что-либо понимать. Однако сам же Александр Ивано­вич и приходил к ним на помощь, собственноручно переводя свои же произведения. А для того чтобы самому не запутаться в различных алфавитах, составил к ним переводную таблич­ку — ключ к «шифровкам». Эту табличку потом и нашли в его бумагах.

Изобретя особый алфавит, Сулакадзев создал и свою лексику в виде набора испорченных церковнославянских и русских слов, ставивших в тупик исследователей. Так, фамилию Фурцель пере­делал он в таинственное слово «фурвин», и над его расшифровкой поломало голову немало популяризаторов воздухоплавания.

Одни, например, считали, что «фурвин» — это большой мешок другие видели в нем отзвук голландских морских терминов.

Чутко реагировал Александр Иванович и на все изменения об­щественных веяний. Вначале решил он запустить на воздушном шаре крещеного немца Фурцеля. Недалекому Александру Ивано· вичу казалось, что так будет правдоподобнее. После войны 1812 года, когда в русском обществе усилились патриотические на­строения, заменил Фурцеля на «Нерехтеца Крякутного». И даже не потрудился аккуратно внести исправления в текст рукописи.

Сулакадзева, как и многих других фальсификаторов, всегда влекло к любому тайному знанию. Недоступному для простых смертных. На своей квартире в Семеновском полку он устраивал собрания типа масонских лож. Охотился за разными сведениями из специальных журналов, пользовался городскими слухами, ко­торые, по его мнению, не были известны другим. И все тщательно записывал в отдельные тетрадочки, некоторые из которых сохра­нились. Одержимый этой страстью, Александр Иванович не мог удержаться и нередко переходил к вымыслам.

Сулакадзев не уничтожал, как Герострат, рукописи. Он их соз­давал. Но ложь «во благо» тоже становится подчас мощной раз­рушительной силой. Однако в этом повинен уже не один только Александр Иванович. Семена, которые он щедро разбрасывал, находили благодатную почву среди многих его доверчивых знако­мых и вовсе не знакомых исследователей. Все они не избежали обаяния его творческой и кипучей личности, хотя и принадлежали к разным историческим эпохам. Эта доверчивость и создала ту поразительную живучесть произведений Сулакадзева.

Время, как мы убедились, расставило в конце концов все точ­ки над «і» в загадочных историях Александра Ивановича Сула­кадзева. Герои его путешествий — подьячий Крякутный, приказ­чик Островков и кузнец Черпак-Гроза — заняли свое место среди персонажей былин и сказок: Тугарина Змеевича, ковра-самолета и неприязненного змия в образе мужа княгини Февронии. А в ру­кописи «О воздушном летании...» единственным подлинным фак­том остался лишь полет генерала Львова, который он совершил вместе с Гарнереном в далеком 1803 году...