<<
>>

Отступление от основной темы, или Кто воды боится в мореплаватели не годится

Читатель вправе спросить, почему подавляющая часть опи­санных здесь рискованных морских предприятий завершалась, казалось бы, в необъяснимой дикой спешке, хотя с самого начала люди пускались на подобные авантюры, питая большие на­дежды.

Читателю, по-видимому, просто недостает здесь своего «Колумба Тихого океана». К тому же он не учитывает гигант­ских просторов этой водной пустыни, крайне бедного снаряже­ния людей, отправлявшихся в далекий путь, чтобы исследовать океан, те адские муки, которые им приходилось испытывать.

В те времена свирепствовала цинга, или скорбут. О ее не­истовстве сообщал еще Пигафетта. Сегодня мы можем сказать, что речь идет о болезни из группы авитаминозов, возникающей при отсутствии в организме человека витамина С. Цинга выра­жается вялостью, слабостью, усталостью, появлением ревматиче­ских болей в конечностях. На более поздних стадиях, когда бо­лезнь зашла уже далеко, на теле возникают нарывы и гнойники, появляются отеки, выпадают зубы, происходят кровоизлияния в мышцах и тканях. Процесс может дойти даже до распада (де­струкции) костной структуры. В XVIII веке люди наконец узнали, что причиной этого заболевания была однообразная пища, кото­рой питались мореплаватели. Но даже после этого болезнь все еще не исчезла. Муки и страдания людей длились до тех пор, по­ка не сократилась продолжительность плаваний, консервы не стали более добротными, а жизнь моряков не заслужила больше­го уважения. Вот как описывает Карл Фридрих Беренс, выходец из Германии, те страдания, которые он перенес за время плава­ния, болея цингой: «Никто не в состоянии описать то жалкое су­ществование, которое мы влачили на наших судах. Одному богу известно, что мы перенесли. На судах нас постоянно преследовал дурной запах мертвечины и больных людей. Уже от одной толь­ко вони можно было заболеть. Крики и стоны больных были на­столько ужасны и производили столь жалостное впечатление, что это тронуло бы и камень.

Одних цинга высушила до такой степени, что они стали похожи на скелеты. Жизнь этих людей гасла, словно свет в лампе. Другие ужасно толстели, создавалось впечатление, что их нарочно накачивали воздухом... Практиче­ски все мои зубы отделились от живой плоти, а десны стали тол­щиной почти в палец. На ногах, руках и на теле у нас образова­лись узловатые утолщения размером с лесной орех. Различались они и цветом: красные, желтые, с зеленым и синим оттенком. По ним можно было видеть, как обстояли дела у тех, кто пока еще был здоров».

Не столь драматично, но не менее ужасно описана цинга со­ставителем исторической хроники плаваний Джорджа Ансона по Тихому океану в 1740-1744 годах: «Голоса многих наших матро­сов, жизнь которых ограничивалась подвесными койками, каза­лось, были полны жизни. Люди находились в хорошем настрое­

нии, разговоры велись на сочном языке. Но стоило только чуть тронуть их, всего-навсего перенести из одной части судна в дру­гую, пусть даже в самой подвесной койке, они тотчас же испуска­ли дух. Другие, верившее в то, что у них еще сохранились силен­ки, решались покинуть свое обиталище-подвесную койку. Но они умирали, так и не дойдя до палубы»[LIX]. Из почти тысячи чело­век, которых Ансон увлек за собой в Тихий океан, более шести­сот унесла цинга.

Подобные печальные обстоятельства вынудили Джеймса Ку­ка провести сравнения. И вот в марте 1771 года он писал, что голландские суда, направлявшиеся в Ост-Индию, из-за цинги те­ряли во время каждого плавания от тридцати до сорока процен­тов состава команды. Не лучше была судьба матросов и солдат португальских и испанских судов. Эпидемия «морского скорбу­та» охватила команду корабля Васко да Гамы на пути в Индию, причем из ста шестидесяти человек более ста погибло. В 1740 го­ду флотилия испанского конкистадора Франсиско Писарро, в со­ставе которой насчитывалось более двух с половиной тысяч че­ловек, вышла в море и направилась к берегам Америки. Через неполные шесть месяцев жертвами тифа и цинги стала половина команды флагманского корабля.

На судах сопровождения от этих же болезней погибло три четверти команды. Подсчитано, что в первые два десятилетия XVIII века от скорбута умерло не менее десяти тысяч матросов, плававших на европейских судах.

Во времена Колумба или даже Кука основными продуктами питания на судах были сухари, зачастую кишевшие червями и та­раканами и поэтому не раз во время плавания прокаливавшиеся на огне, и солонина. На протяжении столетий обед готовили весьма примитивным и грубым способом: в первой половине дня суточная норма солонины опускалась в бочку с морской во­дой и один из матросов босиком вытанцовывал на этой горе мя­са до тех пор, пока содержание соли в нем не становилось впол­не сносным. Опасаясь пожара, нередко отказывались от того, чтобы хоть как-то подогревать еду. Если позволяла погода, то пекли лепешки из муки, которые тоже были исключительно со­леными, поскольку почти во все съестные припасы закладыва­лось много соли. Это делалось для того, чтобы продлить со­хранность продуктов питания и уберечь их от нашествия грызунов и червей. В рацион моряков входили также вяленая ры­ба, свиное сало, сушеные бобы и фрукты, горох, чечевица, сыр и жир. Чтобы хоть немного повысить вкусовые качества пищи, использовали растительное масло, изюм и уксус. Долгое время на судах не было ни коков, ни камбузов. Неблагодарная задача приготовления пищи в большинстве случаев выпадала на долю одного из несчастных корабельных юнг. На военные корабли в качестве коков вербовали непригодных к несению воинской службы матросов. Так, в британском военно-морском флоте су­ществовало строгое правило, согласно которому на должность корабельного повара отбирались только те, кто не был способен

ни на что другое. «Классической» фигурой судового повара той эпохи является Джон Сильвер, известный нам по роману Робер­та Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ».

И напротив, в те времена не забывали проявлять щедрость в отношении алкогольных напитков. Иберийские моряки предпо­читали вино. Английским же матросам в XVIII веке выдавали в день по четыре с половиной литра пива, а при плохой погоде им полагалось утром и вечером по четверти литра рома.

Иногда эта порция бывала даже большей. Рассказывают, что по совету адмирала Эдуарда Вернона, прозванного «Старый грог», с 1740 года на судах негодную для питья воду стали смешивать с ро­мом и с этих пор он занял на борту корабля господствующее по­ложение. Этому способствовало также то обстоятельство, что владельцы плантаций на островах Карибского моря успешно ис­пользовали ром, чтобы заставлять своих рабов трудиться как можно производительнее. К тому же это пойло, получившее на­звание Marinerum, было сказочно дешевым продуктом. К нему стали добавлять сок лимона, который рекомендовался как сред­ство от цинги. Не вызывавшая никаких опасений выдача алкого­ля морякам, которые из-за высокого содержания соли в пище по­стоянно-причем не только в тропиках-ощущали жажду, должна была иметь опустошительные последствия.

Даже если пища на судне вовсе не считалась спартанской, ее никак нельзя было назвать здоровой. В первой половине XVIII века стало очевидно, что именно пища сделала цингу нежела­тельным спутником продолжительных плаваний по морям и океанам. Джеймс Линд, по профессии врач, в своем труде, опубликованном в 1753 году, обратил внимание на то, что в беде могут помочь цитрусовые. Хью Паллисер, сыгравший большую роль в судьбе Кука, уже за пять лет до этого во время плавания в Ост-Индию на практике проверил советы Линда. Результаты оказались неожиданными. Дэвид Макбрайд, ирландский коллега Линда, рекомендовал готовить и употреблять в пищу солодовые настои, а чуть позже доктор Джон Прингл советовал ежедневно включать в рацион матросов квашеную капусту. Тем не менее минуло еще добрых пятьдесят лет, пока британское адмиралтей­ство последовало этим рекомендациям. Правда, и до этого оно не забывало снабжать командиров кораблей великим множе­ством всякого рода распоряжений и предписаний относительно судовой гигиены и организации разнообразного питания море­плавателей. Однако контроль адмиралтейства за их реальным выполнением был в высшей степени небрежным. Решать все эти вопросы предоставлялось капитану того или иного судна.

Толь­ко от капитана, а не от кого-нибудь другого зависело, бороться ли-подобно Джеймсу Куку-с нечистоплотностью матросов, ли­шая их причитающейся порции спиртного и силой принуждая есть овощи, или же пытаться избежать мук и страданий, исполь­зуя содержимое пузатых бутылок с ромом.

Столь же нездоровым было и размещение людей на судне. До того как испанцы познакомились в Америке с гамаками (бу­дущими подвесными койками), люди спали где попало на палу­бе. Впрочем, это продолжалось еще многие годы. Позже коман-

Наказания, применявшиеся на кораблях: одного моряка протаскивают под килем; ладонь другого приколачивают к мачте; третьего подвешивают вниз головой за бортом и периодически окунают в воду, так что он захлебывается. Гравюра на дереве, 1555 год

да устраивалась на пушечных палубах - помещениях, как прави­ло, постоянно сырых и открытых сквозному ветру. Пространство там было до такой степени ограниченным, что им можно было пользоваться только поочередно. Страдавшие морской болезнью и больные дизентерией, болевшие цингой и пьяные, а также лю­ди, просто хотевшие спать, обременяли и беспокоили друг друга. Из этого порочного круга невозможно было выбраться: в связи с тем, что всегда ожидались большие потери в личном составе, на судно нанималась многочисленная команда, а большая масса людей представляла собой идеальную почву для возникновения всякого рода заболеваний. Несколько лучше дела обстояли у голландцев, посылавших в Тихий океан в основном торговые суда. Если соотношение между водоизмещением судна и числен­ностью его команды на испанских судах, отплывавших в экспе­диции, равнялось двум к одному, то на голландских кораблях, плававших в XVII веке в Южное море, оно было уже три к одно­му. Когда Альваро Менданья де Нейра открыл Соломоновы ост­рова, команда его судна наполовину состояла из солдат. Схаутен и Ле-Мер, напротив, отказались от военного конвоя. Вот почему у них на восемьдесят семь моряков приходилось уже более трех­сот тонн водоизмещения.

Затем пришел черед англичан. На суд­не Уильяма Дампира «Робак» указанное соотношение уже соста­вляло четыре к одному. И все же, если продолжительность плавания была большой, то даже на тех судах, которыми коман­довали капитаны, полностью осознававшие свою ответствен­ность и заставлявшие матросов регулярно проветривать палубы и драить их уксусом, смерть от цинги, дизентерии и тифа бук­вально косила людей.

Жестокое наказание ожидало тех, кто восставал против не­стерпимой обстановки. Хорошо известно, например, такое нака­зание, как протаскивание матроса под килем: осужденного с по­мощью каната тащили под килем судна от одного борта к другому. Если он при этом не захлебывался, то умирал от ран,

нанесенных ему ракушками моллюсков, которые гигантскими ко­лониями селились на корпусе судна. Засыпавших на вахте веша­ли на рее фок-мачты. На кораблях военно-морских флотов мно­гих стран их просто-напросто выбрасывали за борт. Дезертиров наказывали плетьми, причем во время наказания их переводили с одного судна на другое. Порой несчастный получал за одну эк­зекуцию до шестисот ударов. Впрочем, не только команды бри­танских кораблей, по словам упоминавшегося уже адмирала Вер­нона, комплектовали силой, и не только ими командовали с особой жестокостью. Одного из подчиненных Роггевена, само­вольно откупорившего бочку с вином, вначале протащили под килем судна, затем нанесли ему триста ударов плетью и втерли соль в раны, а потом распяли, прибив его запястья к фок-мачте с помощью ножей. Здесь он должен был умереть от жажды, если только до этого на горизонте не покажется земля, на которую его могли бы высадить... Но довольно об этом. Во время дли­тельных плаваний даже с помощью такого рода «развлечений» часто оказывалось невозможным подчинить команду судна воле капитана.

Однако совершенно ясно, что страдания, болезни и мятежи судовых команд для капитанов, отправлявшихся на поиски таин­ственных земель Южного моря, вовсе не были единственной и к тому же весомой причиной столь поспешного пересечения Ти­хого океана. Скорее, постоянное чувство неизвестности, незнания своего местонахождения побуждало некоторых из них прерывать начатое плавание и направлять корабли к знакомым берегам. Во многих судовых журналах тех времен содержатся сетования по поводу ненадежных и вводивших в заблуждение навигационных карт, равно как и собственного бессилия от неумения исчислять географическую долготу.

Как же обстояло дело в то далекое время с навигационными средствами мореплавания? Основой навигационного снаряжения европейских судов был использовавшийся уже с XII века компас. На первых порах он представлял собой пергаментную картушку с нанесенными делениями, под которой устанавливалась магнит­ная стрелка. Картушку монтировали в свободном подвижном со­стоянии на штырьке в котелке компаса, который помещался в специальном шкафчике-так называемом нактоузе. Однако очень скоро обнаружилось, что стрелка компаса далеко не всюду показывает строго на север, что ей присущи отклонения, обусло­вленные местом нахождения судна. Этот феномен попытались использовать для определения долготы. В 1530 году испанский космограф Алонсо де Санта-Крус составил карту, на которую нанес данные о величине подобных отклонений для того или иного градуса долготы. Мореплаватели было обрели надежду, но им так и не пришлось увидеть ее осуществленной, поскольку кривые магнитных склонений не соответствовали направлениям меридианов. В южной части Тихого океана в наши дни они, на­пример, почти совпадают с параллелями. Магнитные склонения могли иногда достигать нескольких десятков градусов, что в зна­чительной степени подрывало доверие к компасу. Из судовых журналов Колумба можно узнать, какой ужас охватил людей,

Астролябия (около

1450 года)

когда они установили, что курсы, определявшиеся по компасу и по Полярной звезде, больше не совпадали. Только в начале XVIII века английский астроном Эдмунд Галлей вычертил карту земного шара, на которой четко были показаны направления и величины магнитных склонений. Ну, а до этого загадочные, не­объяснимые отклонения приводили отдельных моряков в смяте­ние, когда им казалось, что они приближаются к сказочной маг­нитной горе.

К числу первых использовавшихся мореплавателями угло­мерных инструментов относится астролябия[LX]. Из описей снаря­жения нам известно, что штурманы Магеллана имели при себе семь таких приборов. Астролябией люди пользовались еще в ан­тичном мире. Арабы ее усовершенствовали, а европейцы стали применять в навигационных целях не позднее XIII века. Вначале это был один из основных инструментов астрономов. Он пред­ставлял собой четырехсекторное кольцо, снабженное приспосо­блением для подвешивания. В пустой плоскости кольца устанав­ливался диск, вращавшийся вокруг центральной оси. Вокруг этой же оси вращалась угломерная линейка (алидада) с диоптра­ми на концах. Иногда на диске воспроизводили географические сведения, а на пластине, закреплявшейся на нем, помещали изо­бражения созвездий. На кольцо наносилась шкала времени. Ин­струмент, настроенный в полном соответствии с показаниями этой шкалы, служил для нахождения звезд и измерения их угло­вой высоты. Морская астролябия была устроена еще проще: ее кольцо снабжалось только градуированной шкалой, диска не бы­ло, сохранилась лишь алидада. С ее помощью инструмент наво­дился на небесное светило, и с градуированной шкалы считыва-

«Посох Иакова» ( градшток) и квадрант Девиса. Гравюра 1681 года

лась его угловая высота над горизонтом. Позднее на этой основе создали «морское кольцо», в котором уже не было алидады, а имелось всего-навсего коническое отверстие. Попадавшие в не­го солнечные лучи показывали угловую высоту Солнца на гра­дусной шкале, помещенной на внутренней стороне кольца. На су­дах, которые в море всегда испытывали килевую и бортовую качку, неудобная в обращении астролябия никогда не пользова­лась большой любовью. Например, Васко да Гама применял взятую им в 1497 году в плавание большую деревянную астроля­бию только на суше.

Вместо нее мореплаватели охотно применяли также заим­ствованные у астрономов квадранты[LXI]. Первыми их стали исполь­зовать в середине XV века португальцы во время своих плаваний в Западную Африку. В распоряжении Магеллана имелось более двадцати подобных угломерных инструментов, изготовленных из твердой древесины. По-видимому, проще всего описать устрой­ство этого инструмента на примере квадранта, снабженного гра­дуированной шкалой. Плечо угломера было снабжено диоптром, через который можно было засекать небесное светило. Одновре­менно помощник определял величину угла с помощью отвеса на шкале. Но при волнении на море и этот инструмент давал не­верные показания. Вот почему вскоре квадрант уступил место «посоху Иакова» (градштоку), уже длительное время пользовав­шемуся благосклонностью моряков. Первые упоминания о нем можно встретить в португальских трактатах, относящихся к двадцатым годам XVI века. Этот инструмент представлял со­бой четырехгранный стержень (палку), по которому передвига­лась поперечная рейка. Наблюдатель подносил конец градштока

к глазу и перемещал рейку до тех пор, пока она не закрывала по­ля зрения между горизонтом и небесным светилом. После этого с градштока можно было считывать угловую высоту светила. Когда прибор наводили на Солнце, перед глазом помещали за­темненное стекло.

Но «посох Иакова» оказался непригодным для измерения больших угловых величин. Работа с ним приводила к грубым ошибкам, порождавшимся параллаксом[LXII]. К тому же было со­всем не просто удерживать в поле зрения сразу два объекта-го­ризонт и небесное светило. И вот английский мореплаватель Джон Девис в конце XVI века создал новый угломерный инстру­мент-«английский квадрант», или «квадрант Девиса», использо­вавшийся на флоте в течение более чем ста лет. Собственно, это было «сооружение» из двух взаимосвязанных квадрантов: верх­ний направлялся на Солнце, а на нижнем находились угломерная шкала и диоптр. Достоинство изобретения Девиса заключалось в том, что не надо было смотреть на Солнце. Наблюдатель про­сто поворачивался к нему спиной, а подвижное устройство на верхнем квадранте устанавливалось на примерной угловой высо­те светила. Отбрасываемая им на световой козырек тень приво­дилась в соответствие с линией горизонта. Достигалось это за счет перемещения плоскости визирования. (После того как созда­тель инструмента заменил это подвижное устройство линзой, стало еще легче приближать хорошо видимую на световом козырьке светящуюся точку к линии горизонта.) И вот тут уже, пожалуйста, снимайте показание угловой высоты на нижнем лимбе.

Впрочем, и «английским квадрантом» было трудно пользо­ваться на судне, испытывавшем качку. Звездный час навигации пробил в 1731 году, когда Джон Хэдли преподнес Королевскому обществу содействия успехам естествознания сконструированный им октан. Принцип действия инструмента заключался в том, что отражение небесного светила падало на зеркало, которое было намертво соединено с вращающейся линейкой-алидадой. При соответствующем перемещении алидады зеркальное отражение светила становилось видимым на стеклянном диске, жестко за­крепленном на инструменте. Одна его половина имела зеркаль­ную поверхность, а через вторую можно было наблюдать гори­зонт. Спроецированное на неподвижное зеркало отражение светила не выпадало из поля зрения даже при сильном волнении на море, если только инструмент держали вертикально. Октан Хэдли, величина которого вначале достигала полуметра, в сле­дующие десятилетия был усовершенствован: быстро тускневшие металлические зеркала снабдили стеклянным покрытием, затем­ненные линзы позволяли без ущерба для зрения наблюдать за Солнцем. На прибор установили оптику, строго ориентирован­ную на неподвижное зеркало, и он стал более удобным в обра­

щении. После того как расширился диапазон измерений, этот прибор назвали секстаном1. Им пользуются до сих пор практи­чески без существенных изменений в самой конструкции.

Итак, можно сказать, что во время описываемых здесь дли­тельных плаваний по Тихому океану в распоряжении мореплава­телей имелись более или менее надежные угломерные инстру­менты. Вопрос сводился лишь к тому, какие же, собственно, выводы они позволяли делать, в чем помогали людям разо­браться. Уже во времена Магеллана удавалось довольно точно определять географическую широту, если угловую высоту Солн­ца измеряли в полдень, в момент прохождения светила через не­бесный меридиан, то есть в момент его кульминации. Опреде­лить время нахождения Солнца в зените не составляло никаких трудностей. Несложным был и метод, с помощью которого на основе полученных данных об угловой высоте небесного светила рассчитывалась широта места наблюдения. Для подобных расче­тов имелись эфемериды-сборники таблиц заранее вычисленных координат небесных светил[LXIII][LXIV]. Основное преимущество метода за­ключалось в том, что даже очень значительные погрешности в определении предполагаемой долготы порождали относитель­но небольшие ошибки. Все это относилось и к определению не­бесных координат при наблюдении планет или созвездий. В этом случае не обязательно было знать долготу даже приближенно. Но для подобного рода вычислений требовались специальные эфемериды, а они появились еще не скоро.

Намного хуже обстояло дело с определением географической долготы, а ведь она имела исключительное значение как раз на просторах Тихого океана. Теоретически проблема казалась ре­шенной. Было известно, что Земля за час поворачивается на пят­надцать градусов, поэтому разность времени между местом, долгота которого известна, и местом, долготу которого надо определить, можно без труда перевести в разность долгот. Одна­ко в 1530 году, когда фламандский астроном Гемма Фризий вы­сказал эту мысль в навигационном труде, увидевшем свет в Ант­верпене, время на борту кораблей все еще измерялось с помощью песочных часов. Много лет спустя на кораблях по­явились «механические» часы, но они не только нуждались в том, чтобы их регулярно заводили через весьма непродолжительные промежутки времени, но и неточность их хода, как правило, до­стигала пятнадцати минут в сутки. Преисполненные надежд лю­ди обратили свой взор к небесам: в конце XV века немец Регио­

монтан[LXV] и испанец Сакуто определили даты для второй половины XVI века, когда можно будет наблюдать солнечные и лунные затмения на меридианах Нюрнберга и Саламанки. Ес­ли кто-нибудь из мореплавателей становился свидетелем этих космических явлений, он мог, зная разницу во времени, легко определить и разность долгот заданных мест. Однако из-за не­возможности точно определить местное время отдельные пред­принимавшиеся попытки сделать это давали самые невероятные результаты. И тогда был сделан один-единственный правильный вывод: без надежных часов определить точную географическую долготу нельзя. В 1659 году голландец Христиан Гюйгенс скон­струировал специальные корабельные часы с маятником, ко­торые вначале весьма успешно прошли проверку, но позднее вы­явили свою полную непригодность: оказалось, что они не в состоянии выдерживать нагрузки, возникавшие при волнении на море.

К концу столетия были окончательно сформулированы теоре­тические посылки метода, который пытался использовать еще Америго Веспуччи и который наряду с надежными и точными часами долгое время был альфой и омегой процесса определения долготы, а именно метода лунных расстояний. Согласно этому методу, измерялось угловое расстояние между Луной и другими небесными светилами, а затем на основании эфемерид делалось заключение о том, какой дате на исходном меридиане (тогда в большинстве случаев это были меридианы Лондона, Парижа или Тенерифе) соответствовало вычисленное расстояние. Сопо­ставление времени наблюдения и времени, взятого из таблиц, да­вало разность долгот. В Тихом океане эта сложная технология была впервые применена во время плавания капитана Уоллиса, когда проблема определения долготы уже была решена и другим способом. В 1714 году английский парламент дал согласие на присуждение премии в двадцать тысяч фунтов стерлингов за раз­работку эффективного и удобного в использовании метода опре­деления долготы. Год спустя аналогичный фонд создали и во Франции. Сказочные для того времени денежные суммы весьма благоприятно сказались на усилиях мастеров-инструментальщи­ков и часовщиков^ И вот наконец в 1735 году Джон Харрисон, сын плотника из Йоркшира, создал первый морской хронометр, которым с успехом пользовались довольно длительное время. И хотя минуло еще не одно десятилетие, пока в руках исследова­телей оказалось достаточное количество таких часов, конец путе­водной нити в лабиринте астрономических, математических и технических загадок и тайн в принципе был найден.

В ходе описанных здесь морских экспедиций одному лишь Джеймсу Куку посчастливилось взять с собой в путь хроно­метры, да и то их сложный внутренний мир, наполненный вели­ким множеством зубчатых колесиков, заканчивал свое бренное

Песочные часы, которыми пользовались мореплаватели в XVI веке

«Доска счисления пути» - навигационный инструмент, использовавшийся с XVI века

существование к концу столь продолжительных плаваний. Боль­шинство же предшественников Кука, также бывших первооткры­вателями в Тихом океане, страдало от того, что им оставалось неизвестным местонахождение их кораблей. Они не находили тех островов, на которых побывали до них другие мореплаватели, и становились жертвами неправильных оценок и роковых заблу­ждений.

А какие, собственно, были тогда возможности проложить ис­тинный курс судна на навигационной карте? Курс, которым сле­довало судно, не соответствовал намеченному, ибо, помимо все­го прочего, на него оказывали отрицательное влияние магнитные склонения. Лишь немногие капитаны прилагали достаточно ста­раний или были в состоянии определить их величину с помощью азимутальных наблюдений Солнца. Полная неясность существо­вала и в отношении пройденного расстояния. На правильность его определения влияли и волнение на море, и морские течения, и парусные характеристики судов в различных метеорологиче­ских условиях. Правда, одно из высказываний Пигафетты позво­ляет предположить, что в состав снаряжения кораблей Магелла­на уже входил лаг, но это вспомогательное средство отличалось коварными «проделками», которые трудно было учесть. Это был тот период мореходства, когда люди только приступили к счис­лению пути, то есть к оценке пройденного курса и расстояния с помощью эмпирических данных: очевидных, зримых результа­

тов воздействия волнений на море, ветра, морских течений, а также сплошной регистрации всех активных и пассивных дви­жений судна. Предпринимались попытки на так называемых «до­сках счисления пути» дать графическое изображение равнодей­ствующей этих сил. Но самым важным оставался все же опыт, морское «седьмое чувство», которым разные люди обладали да­леко не в равной степени.

Капитана, победившего голод и цингу, укротившего мятеж­ную команду и поборовшего чувство неопределенности, ожидали многие другие неприятности. Долговечность тогдашних кораб­лей была весьма ограниченной: даже построенные из лучших сор­тов тропической древесины парусники Ост-Индской компании с трудом выдерживали шесть плаваний. И как можно видеть на живых примерах, которыми являются и истлевший «Робак» Дам- пира, и «Своллоу» Картерета, прослуживший тридцать лет, экс­педиционные корабли, предназначавшиеся для плаваний в Тихий океан, ценились так же «высоко», как и плававшие на них кора­бельные коки: они не годились больше ни на что. Пеньковый та­келаж не выдерживал нагрузок длительных плаваний, поэтому многие мечтали о том, чтобы пассат гнал судно через Южное море, минуя области, лежащие в стороне от традиционных маршрутов парусников. При сильных ветрах практически не про­ходило дня без повреждения или гибели такелажа, парусов, ран­гоута; черви-древоточцы непрерывно разрушали корпус судна; под палящими лучами тропического солнца паруса становились хрупкими, ломкими, корабли начинали давать течь, а прокладка вылезала из деревянной обшивки. Неудивительно поэтому, что многие мореплаватели, попадавшие на просторы Южного моря, спешили поскорее взять курс на Батавию, Манилу или американ­ские порты. В свете описанных выше теневых сторон тихоокеан­ских экспедиций было бы слишком сурово обвинять их в отсут­ствии решимости. Плавание парусных судов всегда было рискованным предприятием, а Южное море и его берега были не только местом действия и ареной «чудес океана», взглянуть на которые однажды отправился Пигафетта, но и могилой Мен- дапьи, Кука, Лаперуза и бесчисленного множества других безы­мянных мореплавателей.

<< | >>
Источник: Ланге Пауль Вернер. Горизонты Южного моря: История морских от­крытий в Океании: Пер. с нем./Науч. консульт. П. И. Пучков, А.Б. Снисаренко; Послесл. В. И. Вой­това-М.: Прогресс,1987.-228 с.: ил.. 1987

Еще по теме Отступление от основной темы, или Кто воды боится в мореплаватели не годится:

  1. Статья 52. Каждый, кто находится на территории Республики Беларусь, обязан соблюдать ее Конституцию,
  2. Основные виды нейтронных детекторов
  3. Основные методы спектрометрии нейтронного излучения
  4. Статья 31. Каждый имеет право самостоятельно определять свое отношение к религии, единолично или совместно с другими исповедовать любую религию или не исповедовать никакой,
  5. Статья 25. Государство обеспечивает свободу, неприкосновенность и достоинство личности. Ограничение или лишение личной свободы возможно в случаях и порядке, установленных законом.
  6. Статья 40. Каждый имеет право направлять личные или коллективные обращения в государственные органы.
  7. Статья 138. Вопрос об изменении и дополнении Конституции рассматривается палатами Парламента по инициативе Президента или
  8. Статья 89. В случае вакансии должности Президента или невозможности исполнения им своих обязанностей по основаниям, предусмотренным Конституцией, его полномочия
  9. Статья 18. Республика Беларусь в своей внешней политике исходит из принципов равенства государств, неприменения силы или угрозы силой, нерушимости границ,
  10. Статья 77. Решения, принятые референдумом, могут быть отменены или изменены только путем референдума,
  11. Статья 119. Руководители местных исполнительных и распорядительных органов назначаются на должность и освобождаются от должности Президентом Республики Беларусь или
  12. Статья 123. В случае систематического или грубого нарушения местным Советом депутатов требований законодательства он может быть распущен Советом Республики.
  13. Статья 63. Осуществление предусмотренных настоящей Конституцией прав и свобод личности может быть приостановлено только в условиях чрезвычайного или военного положения в порядке и пределах, определенных Конституцией и законом.
  14. НИЯЗОВА Галина Юрьевна. ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПОЛИТИКИ РОССИИ И ВЕЛИКОБРИТАНИИ В АЗЕРБАЙДЖАНЕ В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ. Диссертация. СПбГУ., 2014